Не знаю, можно ли назвать встречу с моим первым мужем курортным романом.
Было мне в ту пору уже двадцать два, но я оставалась наивной, только что вырвавшейся из-под маминого крылышка девочкой. Впервые, благодаря студенческой практике, я оказалась одна в незнакомом южном городишке и от этого чувствовала себя взрослой и совершенно независимой.
Петр не показался мне ни умным, ни красивым, ни добрым. Он, с трудом закончивший восемь классов, все больше молчал, а если говорил, то невпопад и тут же тушевался. И эти его короткие ноги, засаленные рубашки, нечесаные жирные волосы…
Почему я стала встречаться с ним и даже решила, что влюблена в него?
Ведь в то время у меня на примете были еще двое поклонников, оба ждали дома моего возвращения. А Петр… Только теперь, разобравшись в всем окончательно, я поняла причину всего того, страшного, что случилось со мной.
Мы были знакомы всего четыре дня и, уезжая, я с легким сердцем дала ему свой адрес, считая, что на этом приключение закончилось. Но все повернулось совершенно иначе.
Сначала пришло одно письмо, пестрящее неграмотными, но нежными признаниями, затем второе… Умом я понимала, что это не мой герой – нас ничего не связывало, кроме лирики и воспоминаний о лете. И все же, когда через год Петр предложил мне приехать, я взяла отпуск и снова оказалась в Дубоссарах. И это стало моей роковой ошибкой.
С Петром было скучновато и как-то слишком уж обыденно. Но его мать…
Она приветливо улыбалась и медовым голосом интересовалась, хорошо ли мне отдыхается, но цепкий взгляд ее черных глаз из-под необычно повязанного платка пугал и тревожил. Откуда мне было знать, что моя будущая свекровь – женщина таинственная, знающая множество приворотов и заговоров и, по слухам, не брезгующая темными делишками. И что загорелось ей женить своего недоросля –сына, на которого дубоссарские невесты не очень-то зарились. А тут такой вариант в виде юной дурочки! Она не отходила от меня ни на минуту…
Что произошло потом, я помню смутно, как во сне. До сих пор не пойму, как Петру удалось уговорить меня принять его предложение руки и сердца.
«Не делай этого, не делай!». — Шептал мне внутренний голос, но я, до этого момента и не помышлявшая о жизни с этим недалеким, неряшливым парнем, послушно сказала «да». И еще радовалась, что моим избранником стал именно он!
Домой я отправилась не только невестой, но и вместе с суженым. Сначала я была счастлива, строила планы на будущее. Но чем ближе поезд подъезжал к родному городу, тем тоскливее становилось у меня на сердце. «Что я наделала, кого везу!» – ужасалась я , косясь на своего жениха. И не находила ответа. Он не казался мне ни милым, ни славным, он стал обузой, — человеком, которого я стыдилась.
На вокзале мы просидели около часа, я никак не решалась представить родителям будущего мужа. Можно было тут же сказать все и отправить Петра назад. Ну, мало ли невест удирают прямо из-под венца? Но что-то мне мешало сделать это. А Петр сидел рядом, не понимая моего состояния. Любил ли он меня? Мне до сих пор хочется верить, что все-таки любил.
Родители встретили нас настороженно, но вида не подали. Только мама, еле сдерживая слезы, шепнула: «Доченька, ты его действительно любишь?».
Ах, мамочка, как же ты не заметила отчаянной тоски в моих глазах! В какую-то долю секунды я готова была рассказать тебе о своих сомнениях, но ты вздохнула и ушла на кухню. И я промолчала.
Через три месяца, когда уже состоялась свадьба, и я немного свыклась с ролью жены, свекровь прислала письмо, где жаловалась, что стара, а помочь некому.
У свекрови, кроме Петра, было еще восемь детей и все жили рядом, но она звала нас.
Ослушаться я не посмела — странное письмо имело такую же странную власть надо мной, словно из конверта вылез всемогущий джин и отнял у меня волю.
Подъезжая к Дубоссарам, я почувствовала, как радость возвращается ко мне.
Я с умилением смотрела на мужа, и мне снова казалось, что я его очень люблю.
А впереди была долгая, счастливая жизнь.
Свекровь не показалась мне немощной и старой. Она встретила нас на пороге, зорко глянула в мои глаза и улыбнулась: «Ну, теперь все будет хорошо…»
И удовлетворенно вздохнула.
Началась другая жизнь, полная хлопот и трудностей – нужно было привыкать к неустроенности в быту и учиться вести хозяйство. Я ждала ребенка, но это обстоятельство никем не учитывалось. Огромная родня по вечерам собиралась в саду за столом, а я вертелась между кухней и домочадцами — варила, подавала.. мыла. К ночи валилась с ног, а утром слышала ворчание свекрови: «Морковку надо прополоть… навоз вывести…».
Слава богу, в июле у меня был отличный повод съездить домой – начиналась сессия, ведь я училась заочно в университете и не собиралась бросать учебу, хотя и муж, и свекровь в один голос твердили, что замужней женщине такие глупости. Но я поехала. И сова с удивлением обнаружила, что чем дальше отъезжаю от своей новой родины, тем легче мне становится – будто с души сняли камень или отменили смертный приговор.
Целый месяц счастья, общение с подругами, прогулки по любимому городу. Боже, какое блаженство спать в уютной кроватке, а не на скрипучем убожестве и мыться под душем, а не в корыте! Как же мне не хотелось в Дубоссары!
Уже и последний экзамен был сдан, и билеты куплены, а я все ждала, что мама обнимет меня и скажет: «Никуда ты не поедешь!! Но и на этот раз никто не заметил моих слез, моей тоски и необъяснимого страха. Но, еще до конца не понимая силы, которая заставляла меня вернуться обратно, инстинктивным чутьем я почти догадалась о ее темном происхождении.
Полгода до следующей сессии тянулись нудно и уныло, но у меня уже была дочь и никакие страхи не пугали. Только засасывало это болото намертво, отнимая интерес к жизни, желание что-то изменить или, хотя бы, сопротивляться. Я перестала умываться по утрам, ходила в драном халате, уборкой занималась через раз. Зато могла часами сидеть с дочуркой, петь ей песни и разговаривать. Может, на этот раз свекровь и добилась бы того, чтобы я оставила институт, но, видно, сила ее не до конца завладели мной. А может, она поверила, что я в ее власти, и ослабила свой надзор. Наверное, именно это меня и спасло.
В начале зимы, взяв с собой самое необходимое, я ехала домой. Дочь была со мной, она нуждалась во мне, как нуждается в матери трехмесячный младенец. Будь малютка постарше, свекровь не отдала бы ее, и этим залогом привязала бы меня намертво.
Дома нас встретили с радостью, тут же окружили заботой, собрали друзей, чтобы показать внучку. Среди гостей была одна дальняя родственница, которая и обратила внимание на мое состояние. Она допытывалась у мамы, здорова ли я, а потом, отведя на кухню, устроила допрос. И, выслушав мои сбивчивые ответы, пришла в ужас: «Ой, девонька… Крепко ты попала. Ну ничего, — глаза ее злорадно сверкнули, — мы сами с усами. И тоже кое-что умеем.»
Совет, который дала эта женщина, помог освободиться от наваждения: перед сном по ее наказу я начертила вокруг кровати круг, надела свой крестик и повесила в спальне икону. Спала спокойно, как младенец, хотя и видела странный сон: будто я птица и кружу над деревянным домиком, а на крыльце стоит старуха и зовет меня. Но я, махнув крылом, улетаю.
Утром я встала совершенно иным человеком — в моей душе не осталось ни крупинки яда, я снова была прежней и знала, что не вернусь к мужу, которого никогда не любила.
В стан врага мама отпустила меня с большой неохотой и только в сопровождении отца. Только так она могла быть уверена, что я не останусь там. Увы, мама не рассчитала ни моих, ни отцовских сил. Даже отец поддался действию таинственного наваждения – все дни, пока я паковала вещи и бегала по судам, он пил вино со свекровью и вел с ней долгие беседы, оттягивая отъезд. Как же предусмотрительна была моя мама, оставив внучку с собой! Лишь любовь к дочери спасла меня — я думала о своей девочке день и ночь и ничто не могло помешать мне уехать.
В поезде я сразу выбросила все гостинцы, что дала нам свекровь и вздохнула с облегчением. Но еще долгие месяцы мучительная тоска иногда сдавливала сердце и сквозь пелену дурмана я словно слышала голос: «Вернись…». В такие минуты, прижав к груди дочь, я ходила по комнате, громко горланя песни — только бы заглушить этот манящий зов. Больше всего я боялась, что не выдержу и все- таки уеду. Почти год полгода длилась эта ломка, но все-таки я победила. И уже без малейшей дрожи прочитала письмо от свекрови, где она ругала меня, обвиняя в том, что я искалечила жизнь ее сыну.
Я не стала ей отвечать. Зачем? Кто знает, может, именно этого она и добивалась?
Лишь недавно я рассказала взрослой дочери историю своего замужества. Она выслушала меня и вздохнула: «Жалко, что я с ней незнакома. Может, научила бы колдовать…»
Неужели власть бывшей свекрови даже после смерти так сильна, что подчиняет себе уже мою дочь? От греха подальше я сожгла единственную сохранившуюся фотографию злой. Двадцать лет прошло с тех пор, как случилась вся эта история. Но я до сих пор вздрагиваю во сне, когда слышу скрип половиц. Не дух ли моей бывшей свекрови бродит в темноте, желая мне отомстить?