Пригревшись, Нина Петровна почти дремала в маршрутке, когда на свободное место напротив плюхнулся ее бывший ученик. Он неловко задел ее сумкой, пробурчав себе что-то под нос, но, узнав свою бывшую учительницу, расплылся в улыбке:
— Ой…Вы!
— Андрюша! – Обрадовалась Нина Петровна, — а я тебя недавно вспоминала. Откуда ты взялся? Десять лет тебя не видела…Да какой же ты красавец стал, чуб вон какой отрастил! Женился?
— Да так, — неопределенно махнул рукой возмужавший Андрюша. – В студию свою еду. Машина моя сломалась, вот и пришлось на маршрутке. – А вы как, Нина Петровна?
— Отлично! — Бодро ответила она. – На пенсии. Еще и подрабатываю. Дочка В Германии живет, помогает. В театры хожу, читаю.
— Гм… — Он оценивающе глянул на ее разношенные сапоги, на старый китайский пуховик и, пытаясь скрыть нотки самодовольства, сказал:
— А я вот в артисты пошел, даже концерты иногда бывают. Правда, сборные…Но все еще впереди. Группа у нас «Дети Зямы» называется. Может, слышали? Ну, еще выступления разные организую. Жить можно.
— Андрюша! — задохнулась Нина Петровна.. — У тебя же была пятерка по биологии! Ты подавал такие надежды! Почему же ты…
— А нипочему, — обиделся Андрюша. — С биологии сильно не наешься.
Он задумался, глядя мимо учительницы, и виновато добавил:
— Мать сильно пила, а нас трое. А тут такое поперло. И весело. Это не в конторе пробирки протирать.
— Да, да, конечно, — закивала Нина Петровна, вспомнив, что Андрюша играл на гитаре и пел на всех школьных вечерах. Вот, получается, как у него все повернулось…
— Я хочу, как Прохор Шаляпин, стать, — доверительно прервал ее воспоминания бывший ученик. – Не тот, что при царе еще пел, а сейчас который. Во всех ток-шоу сниматься, женщины богатые чтобы за мной бегали. Чем я хуже его? Я и пою, кстати, лучше. В общем, все у меня хорошо, не переживайте, Нина Петровна, – хлеб есть и масло тоже.
Маршрутка, уехала, обдав их облачком отработанного бензина, а они остались среди шумного проспекта. Город изнывал от холода. Люди, втянув головы в плечи, спешили по своим делам, в витринах магазинов и кафе волшебно сияли разноцветные гирлянды, обещая райское наслаждение тому, кто войдет в этот чудный мир. Но этот мир стал чужим для Нины Петровны, впрочем, как и город, который она знала с детства. И люди чужие, и лица, и разговоры…
— Ну, мне пора, сказал Андрей. – Вот моя визитка, здесь и адрес студии есть. Заходите в гости! Я почти всегда там.
— Беги, — благословила Нина Петровна. — Рада была тебя встретить.
Он вскинул голову, отбрасывая ухоженную прядь со лба и, не попрощавшись, заторопился в метро.
— Андрей! — захотелось крикнуть Нине Петровне ему в спину, — Я солгала тебе! Все плохо. Меня выперли на пенсию, когда нашу школу перекрестили в лицей, и из сторожих тоже выперли, потому что место мое понадобилось матери методистки. И почти вся моя пенсия уходит на лекарства. А дочь иногда звонит, но денег уже давно не присылала. У самой нет. И маршруткой я никогда не пользуюсь — просто отчаялась ждать автобуса на морозе. И как же мне больно, что ты — человек, в котором я открыла искру таланта, так и не стал тем, кем бы мог стать…
Вечером, сидя на кухне, она пила чай и вспоминала, как водила Андрюшу к одному профессору, и тот подтвердил, что из ребенка выйдет толк. И как пыталась втолковать его вечно пьяненькой матери, что ее сына ждет большое будущее. И как дополнительно занималась с ним дома. На этой же самой кухне.
Знала, каково ему живется, и всегда старалась незаметно подкормить: то мороженое «случайно» в холодильнике оказывалось, то горячие пирожки в духовке. Ей был не безразличен этот серьезный мальчишечка, с широко открытыми любопытными глазами.
«Эх, иметь бы такого сына… –Подумала она. — Только зря Андрюша в артисты пошел. Хоть и хорохорится, а видно же, что бедствует. Курточка подстреленная, штанишки спортивные, подвернуты и кепка летняя. Это в такой-то холод! У него и носков, наверное, приличных нет – так и носит кроссовки на босу ногу. А форс то держать нужно. Но Андрюша всегда был добрым и талантливым мальчиком, таким и остался, Чем же его порадовать?».
Нина Петровна бросилась в коридор и вытянула из недр стенного шкафа дубленку покойного мужа. Вполне еще приличную, только немного потертую:
«Подарю Адрюше настоящую вещь», — радостно решила она. — Курточка у него синтетическая, на рыбьем меху. А тут целый тулуп, вполне еще актуальный для наших зим». И, любовно разгладив тяжелую, одежку, со спокойным сердцем отправилась спать.
На следующий день она изучила адрес Андрюшиного клуба, удивившись, что он находится почти на окраине города. В такую-то стужу ехать! Может, подождать немного?
«Ты что!, — прикрикнула она на себя, — Андрюша ведь мерзнет. Сейчас дубленка ему в самый раз будет!». И, чтобы искупить свое малодушие, решила к подарку еще и пирожков напечь. Его любимых, с квашеной капустой.
Вздохнув, она открыла шкафчик и достала муку, а из холодильника — два последних яйца. Вообще-то, яйца она собиралась съесть завтра, но, легкомысленно махнув рукой на такие изыски, замесила тесто.
Ровно в шесть вечера, полностью экипированная, Нина Петровна вышла из дома, держа в руках два пакета. Один – с плотно упакованной дубленкой, а второй –с еще теплыми, закутанными в шерстяной шарф пирожками. Пирожки приятно грели бок, и настроение у нее было приподнятое — делать добро людям, оно ведь всегда приятно.
Ехала долго, потеряв счет остановкам и успокаивая себя тем, что выходить на конечной. Автобус остановился на небольшой площади с заплеванными киосками, а дальше за забором, начиналось поле.
Холод пробрал ее настолько, что, казалось, замерзло даже дыхание. И еще так темно вокруг! «Без паники!», — приказала она себе и вздохнула с облегчением: как раз между двумя безликими «хрущобами» расположилось приземистое здание со светящейся вывеской. «Продюссерский центр «Джигитал»».
— Сюда, — обрадовалась Нина Петровна, потянувшись к спасительному теплу и прикидывая, как же разыскать Андрюшу. Может, и удастся его уговорить учиться – всего-то двадцать семь. На заочное поступит, потом хорошую работу найдет, потом… Размечтавшись, она решительно взялась за стильную, в каких-то загогулинах ручку, и оказалась в большой захламленной комнате, вперемежку со столами с немытыми чашками лежали и стояли музыкальные инструменты, а за еще одними дверями кто-то неизвестный вопил на английском языке. «Репетируют», — уважительно подумала Нина Петровна.
У самой стенки, отделанной новомодным кирпичом, красовался красный диванчик, на котором полулежала девица странного вида и с такими же красными, как диванчик, волосами. А рядом, явно напрашиваясь на взаимность, скучал патлатый парень в женском платке, повязанном на манер банданы с множеством колец на худых нервных пальцах.
Заметив Нину Петровну, девица хмыкнула и повела угольно подведенными наркоманскими глазками, а ее патлатый кавалер, лениво обернулся:
— Ты, тетка, чего тут делаешь? Нет у нас для тебя ничего, слышишь? А ну живо давай отсюда! Ходят тут всякие… пьянчужки.
— Простите, — Нина Петровна сглотнула комок в горле и судорожно сжала свои пакеты. – Мне — Андрея. Андрея Слободкина. Он у вас певцом работает. Знаете такого?
— А вы кто, мать его? — Подозрительно спросил парень.
— Да нет, — смутилась Нина Петровна. — Так, знакомая…
— Что-то староваты вы для его подружки, ну и антураж… Андрэ наш молоденьких любит, с ножками, – заржал патлатый.
— Вы меня не так поняли, — покраснела Нина Петровна. – Дубленку я ему принесла, в подарок. Теплая, совсем не выношенная, — она быстро достала дубленку и подхалимски встряхнула тулупом перед патлатым. — Вот, сами посмотрите.
— Подарок, говорите? — Парень развеселился. — Вот же Андрэ обрадуется! Он у нас подарки любит. И, подмигнув девице, ласково пропел:
— Ты глянь, Марго, как нашего товарища балуют: подарки дарят, а может, еще и квартирку отпишут если что… Тетка -то уже в возрасте, бабуля, можно сказать. И явно одинокая.
Девица встала, изогнув спину и грациозно проковыляла к дубленке. Брезгливо взялась двумя пальчиками с кровавыми ногтями за отворот:
— Это, что ли, подарок?
— Да, да, — закивала Нина Петровна. И еще пирожки. С капустой.
— А что, Андре понравится. А лаптей и супони у вас случайно не имеется? – Серьезно поинтересовалась девица. И, снова в изнеможении рухнув на диван, залилась хриплым смехом:
—Ой, ну и умора! Ну, развеселила, тетка! Сто грамм тебе, может, налить?
— Ребята, вы что! — Хотелось крикнуть Нине Петровне. —Я же от чистого сердца. Я же…
Дубленка, сиротливо примостившаяся у ее ног, показалась жалкой и совсем ветхой: вон и швы потерлись, и карман чуть оторван. Вспомнилось, как радовались с мужем, когда наконец-то купили ему это теплое чудо. И как мало муж ее носил, так и не оправившись после своей болезни. И как она бережно все эти годы хранила ее, пересыпав нафталином от моли. Зачем же они так? За что? Я же учитель! В бабушки им гожусь!
Послышался шум, и она увидела, что отлучившийся куда-то патлатый, тянет чуть ли не за шиворот красного, взъерошенного Андрюшу.
— Андрюша, — схватив злополучную дубленку, Нина Петровна бросилась к нему, как к спасительной пристани. — Твои товарищи как-то странно себя ведут.
— Мы люди приличные, вежливые, — сквозь смех проблеял патлатый. — Носи на бедность, Андрэ, пригодится. А то шеф тебя вышибить собирается.
Андрей покраснел еще больше, плечи его сгорбились. Нина Петровна стояла с ним совсем рядом, но он упорно отводил взгляд, будто ее не видел.
— Андрюша, — растерянно сказала Нина Петровна. — Тебе вот принесла. Мужа это моего. Теплый… Не узнаешь разве? Это я, Нина Петровна. Мы же вчера с тобой встречались, — совсем растерялась она, пытаясь свернуть непослушный тулуп.
— Какая Нина Петровна? — пробормотал Андрей. — Не знаю я никакой Петровны. Идите отсюда, женщина, идите. Ну, чего уставилась? Иди, говорю тебе! — Перешел он на крик и начал оттирать свою бывшую учительницу к двери.
Дернувшись, словно от удара, она быстро повернулась и побежала, забыв, что злополучный кожух все еще у нее в руках. Она бежала с трудом, чувствуя, что у нее останавливается сердце, острой, предсмертной болью выталкивая на мороз душу. Шапка съехала на глаза, в сапогах хлюпала снежная каша, но единственным ее желанием было оказаться как можно дальше от этих людей, от их глупых и жестоких лиц. Как же она сразу не заметила, что у них у всех одинаковые лица?
«Все, — сказала она себе, оседая на землю. — Это конец». И даже обрадовалась, что умирает. Как жить в этом мире, полном несправедливости и злости? Чему она с коллегами научила своих учеников? Что им дала?
Очнувшись, она поняла, что все еще жива, но почему-то сидит в сугробе и беззвучно плачет. Сердце уже не колотилось, только в горле першило, да по всему телу разлилась неприятная слабость.
Где-то рядом плакал котенок. Нина Петровна с трудом повернулась и увидела совсем еще малыша – черненького, жалкого. «Такой же одинокий, как и я», — подумала она, заторможенно глядя на несчастного кошачьего ребенка. И вспомнила, что в сумке у нее пирожки. Достала один, отщипнула кусочек и протянула котику. Тот жадно схватил еду, а Нина Петровна, превозмогая себя, подползла поближе и осторожно протянула руку.
— Эх ты, бедолага, — пробормотала она , осторожно засовывая дрожащее крохотное тельце под куртку, поближе к сердцу– туда, где, говорят, живет душа.
Потом с усилием потихонечку встала и побрела по снежной целине к остановке. Пригревшийся за пазухой котенок сладко мурчал, а она шла и понимала, что уже не одна в этом стылом гордом городе, сияющим вдали своими холодными огнями.
Елена Шумарова