Зачем я стою у этого окна, зачем уже в который раз всматриваюсь в тусклую полоску фонарей, словно пытаясь вернуть ощущения двенадцатилетней давности, когда, лелея в себе предвкушение счастья, уже издалека замечала немного сутулую и такую родную фигуру?
Впрочем, какое мне дело до него — чужого мужа? Позвонил, напросился — пришлось согласиться. И, правда, не будешь же принимать человека в халате.
Ну вот, снова обманываю себя. Готовилась к его приходу. И важно мне до сих пор, что он подумает и как посмотрит.
Итак, мне тридцать восемь. А было двадцать шесть, когда, придя в себя после тяжелой операции, увидела серьезные глаза под белой больничной шапочкой, внимательно смотревшие на меня. Глаза хирурга, который сделал мне операцию.
Не знаю, почему я тогда влюбилась в него, сорокалетнего. Ведь были другие — молодые и перспективные. Но… сильные, с ухоженными пальцами руки, жесткий изгиб губ, острые скулы. И этот букет белых роскошных роз, преподнесенный мне в день выписки…
То обстоятельство, что он женат, меня ни капельки не смущало. По молодости я считала его жену и вообще всех жен на свете чем-то таким, через что запросто можно переступить. И совершенно логичным было для меня то, что ради любви он оставит все в прошлом и с одним чемоданчиком шагнет в новую жизнь.
Но этого не случилось. Когда после первой ночи, наполненной такой нежностью и такой страстью, я вопросительно посмотрела на него.
— Понимаешь, малыш, сейчас еще не время. Мне нужно все как-то подготовить, продумать. Жена, ладно, мы с ней давно уже чужие люди. А вот дети…
Помню, сначала мне даже нравилась конспирация: звонки ночью, когда дома все спят, цветы на коврике у двери, неожиданные его приезды чуть ли не за полночь, когда ему удавалось вырваться с дежурства.
О, это был целый ритуал! Его тапочки, его любимое кресло, его любимые блюда, его женщина, то есть я, сидящая напротив и внимающая каждому слову.
Жена? Ее я представляла пожилой, страдающей какой-то серьезной болезнью женщиной, к которой он давно утратил всякий интерес. Именно эта болезнь и была самым веским аргументом в нежелании что-то менять. Вот выздоровеет…
Дурочка наивная! Прекрасно он ладил со своей женушкой! Это я поняла гораздо позже, когда случайно столкнулась с ними в театре: он нежно поддерживал под локоток холеную, хорошо одетую блондинку, и следов хоть какой-либо болезни я на ее мраморном личике не обнаружила. С такими, между прочим, в разных комнатах не спят…
И почему это считается, что любовница — змея подколодная, а законная жена — ангел во плоти? Может и змея, потому что позарилась на чужое. Но, если это не просто интрижка, то страдаешь вдвойне: ждешь неизвестно чего, надеешься, ревнуешь. Причем не месяц, не два, не три, а годами. И даже десятилетиями.
Так случилось и со мной. Из беззаботной девчонки я превратилась сначала в молодую, несколько нервную женшину, затем не очень молодую и слишком нервную…
Самое интересное, что мне даже в голову не приходило послать его подальше и создать свою семью. А могла бы — мужчинам я нравилась. Но как коршун, вцепившийся в свою жертву, он действовал то лаской, то угрозой, а то и бил на жалость — он ни за что не хотел потерять меня, совершенно не задумываясь о том, что гробит мою собственную судьбу.
Странно, шампанское какое-то ненастоящее. Пью его, пью, а толку никакого. А если с горлышка попробовать? Мы так с ним в доме отдыха пили, когда вместе отдыхали. Смешно вспоминать, как ехали разными автобусами и долго выпрашивали у администраторши отдельный для меня номер.
А вечерами он, как примерный муж, долго болтал по телефону с женой и дочкой, и я видела, как мягчеет и даже глупеет его лицо. Что и говорить, отец он превосходный. А от меня детей не захотел, не с руки ему было.
Конечно, мы ссорились, и он, уже заранее зная, что я на взводе, бросив небрежное: «Я приду, малыш, когда у тебя будет настроение получше»,- быстренько уходил в свой теплый уютный дом — к жене, детям, борщу и тапочкам.
А со мной и правда начинало происходить что-то нехорошее: постоянно хотелось плакать, все валилось из рук, и пустота жизни, в которой был только он, уже пугала. Но и без него она казалась еще страшней.
Поэтому я, пообижавшись, прощала ему свои одинокие праздники, бессмысленные выходные, редкие встречи — лишь бы только знать, что через неделю он снова появится в моей квартире, снова сядет в свое любимое кресло, возьмет за руку. Сломалась я, растворилась в нем. А он он продолжал делать вид, что впереди у нас светлое будущее. Вот только Колька женится, вот только внучка немного подрастет, вот только Аленка институт закончит…
И вот теперь, кажется, дождалась. И очень боюсь, что снова прощу и снова скажу «да». Главное, не сорваться, не простить. Ведь научилась же жить без него. И вполне неплохо. Теперь даже и посмеяться можно над тем его неожиданным исчезновением.
Да уж, обхохочешься. Когда он исчез, я сначала обиделась. Потом забеспокоилась: на работе отвечали, что уволился, а дома трубку он не поднимал, мобильный его был отключен. В панике я металась по комнате, почему-то решив, что он лежит больной, беспомощный, и некому ему помочь. И я решила пойти к нему домой, вряд ли четко соображая, что делаю.
Как я пережила разговор с его женой, вспоминать страшно. Помню, что билась она в истерике, обзывая меня самыми мерзкими словами. И что сын его, которому я когда-то дарила подарки, будто от доброй феи, зло шипел вслед, что мне, последней мрази, место в аду. И если я хоть раз еще появлюсь в их доме…
Но самое страшное, что, как выяснилось, он в этом доме уже не жил. Нет, он не умер. А просто ушел к практикантке. На двадцать пять себя моложе.
Так, звонит. Только бы не сорваться, только… Ничего, выглядит молодцом: по-прежнему подтянут, свеж, энергичен. Розы принес. Белые. Это что, в знак примирения? Да, тапочки на месте. Кажется, я состарилась вместе с этими дурацкими тапками.
И кресло еще не развалилось. Господи, да что же это он такое говорит?
Это он мне! Мне, которая угробила на него практически всю свою жизнь, мне, которую он так безжалостно предал, жалуется на свою новую жену! За кого же он меня принимает? Правильно, за то, что я и есть на самом деле — за полную идиотку.
И чего это я хохочу, как его явно сбрендившая жена, выталкиваю его на лестницу и швыряю вслед эти дурацкие розы? И гадливо, словно боясь испачкаться, наблюдаю, как он, ползая в пыли, ищет свой шарф? А потом с грохотом, словно отрезая что-то навсегда в своей жизни, захлопываю дверь.
Танцующей походкой я иду в комнату и, наткнувшись на свое отражение в зеркале, вижу там торжествующие глаза свободной женщины.